2. Пол.
▪ Мужской.

3. Возраст.
▪ 258
▪ 23

4. Раса.
▪ Дух разрушения.
Особенности расы: в отличие от элементаля, высшего духа в истинном обличье убить невозможно, как невозможно уничтожить явление смерти, однако можно уничтожить его человеческую оболочку, сделав таким образом духа призраком, вынужденным скитаться вне тела, не имея возможности проявляться в материальном мире и общаться с кем-либо, кроме себе подобных. Вернуть духу человеческое обличье можно с помощью обряда жертвоприношения, провести который способен лишь дуэт магов - некромант и эмпат, задача которых заключается в том, чтобы сохранить тело жертвы в момент перехода из жизни в смерть и призвать духа занять место покинувшей его души.

5. Ориентация.
▪ Бисексуал.

6. Желаемый род деятельности.
▪ Постоялец.

7. Внешность.
▪ В облике Магрейта порой проскальзывает нечто восточное. Гибкий, невысокого для мужчины роста, что-то около метра семидесяти шести, он удивительно пластичен и подвижен. Ему нет нужды говорить, любой, даже самый незначительный оттенок эмоции за него передаст тело. Обманчивой грацией плавных движений Магрейт напоминает танцующую кобру, которая в любой момент может развернуть свои кольца и оточенным броском метнуться в атаку. Когда Магрейт не в духе, привычная мягкость его жестов сменяется отрывистой резкостью, также заключающей в себе некоторый оттенок болезненной притягательности. Несмотря на утончённость его аристократичного облика, он отнюдь не выглядит инфантильным – сильное тело и точёные узлы в меру развитых мышц, перекатывающихся под кожей, не оставляют места воображению. У Магрейта изящные узкие кисти рук, длинные тонкие пальцы музыканта, неизменно ухоженные. Ладони выдают в нём того, кто не понаслышке знает о ежедневных тренировках с холодным оружием – едва заметные утолщения кожи, образовавшиеся так давно, что сейчас ощутить их способен только тот, кто приучен замечать подобное. Особенность его внешности – маленькие ступни и почти неразличимые мочки ушей. Не отличающиеся необычностью черты - правильный овал лица, высокий лоб, волевой подбородок и прямой нос. Длинные волосы цвета воронова крыла, достигающие поясницы неизменно блестят и рассыпаются, не желая лежать в причёске, но эта растрёпанность только придаёт его облику больше шарма. Чёлка часто прячет миндалевидные голубые глаза, светлеющие, когда Магрейт злится и обретающие всю глубину цвета в момент страсти. Небольшой, всегда чуть приоткрытый рот, нежно-розовые чуть пухлые губы, подчеркивающие холодность почти идеального образа. Но ведь никто не идеален…
Одевается, руководствуясь в первую очередь собственным комфортом, но изощрённый эстетический вкус не даёт ему выглядеть при этом нелепо. В стиле присутствует аскетизм и неброская простота. В зависимости от настроения предпочитает четыре цвета: чёрный, белый, серый и голубой. Любит мягкие ткани и кожу. Редко одевает украшения, но это всегда серебро, и никогда – кольца.

▪ В обличии духа Магрейт принимает животную или близкую к человеческой форму. Во втором случае светлая кожа ещё более бледнеет, на ней появляются едва заметные серебристые узоры и тонкие, чёрного цвета символы на обоих запястьях поперёк вен, в глазах, меняющих цвет на дымчато-серый, зрачок становится вертикальным, резцы заостряются, напоминая клыки, волосы достигают длиной колен, жемчужные губы и чуть удлинившиеся ногти отливают серебром. Исходя из этого описания, легко угадывается животная форма духа - это снежный барс с дымчато-серыми или голубыми глазами. Прямой переход от обличья человека к обличью животного невозможен - существует промежуточная стадия, описанная выше. Важным нюансом является то, что в обличье животного дух остаётся разумен, но не может применять магию, она лишь делает его идеальным орудием убийства. Обличье животного дух может принять только будучи полностью обнажён - снято должно быть всё, начиная с одежды и кончая украшениями и амулетами.

Дух может принимать животную форму по собственному желанию, но вынужден принимать её, сильно истощившись магически. Если же магически дух истощён до предела, он становится невидимкой, бесплотным именно что духом, и вынужден годами, а то и столетиями существовать вне своей человеческой или хотя бы животной формы.

8. Особые приметы.
▪ Имеет спровоцированную магически зависимость сродни наркотической от своего любовника. По истечении суток на расстоянии более полукилометра от него у духа начинается «ломка», сопровождающаяся нестерпимой физической болью и невозможностью сосредоточиться на чём-либо, кроме потребности немедленно получить «дозу».

9. Характер.
▪ Чувственные игры Магрейт позволяет себе нечасто. Всё, что бы он ни делал, призвано служить в первую очередь удовольствию его разума, а не тела. Никогда не испытывающий жалости, он поистине способен на всё. И смерть – далеко не самое страшное, что он может причинить человеку, вставшему на пути очередной его идеи. Подвернуться под горячую руку более чем легко – сами того не подозревая, люди зачастую являются ключевыми фигурами на шахматной доске его интересов. Его забавляет подталкивать немного ход событий и наблюдать последствия, стравливать их между собой. Иногда он находит удовольствие, примеряя на себя роль миротворца и благодетеля. Его равно забавляет как направленная на него ненависть, так и благодарность. Никогда нельзя быть уверенным в том, что Магрейт сказал именно то, что сказал и сделал именно то, что сделал – ничего однозначного вы от него не получите даже в том случае, если вам вдруг покажется, что иного толкования его слов или действий попросту быть не может.
Иной мог бы назвать его бессердечным, беспринципным, беспощадным… вероятно, этих «бес» набрался бы не один десяток. Сам же Магрейт, слыша в свой адрес обвинения, сродни подобным, только прячет в уголках губ свою ледяную улыбку. С ранних лет жизнь научила его обходиться без проявлений чувств, взращивая в нём вынужденную жестокость и равнодушие к чужим бедам – до них ли, когда отчаянно цепляешься за своё хрупкое существование, зная, что каждый твой день может стать последним? Когда Магрейт превратился в духа разрушения, безразличие ко всему сущему никогда больше не покидало его. На месте человеческих городов, тронутых печатью невинности лиц, распускающихся по весне цветов, он видел лишь прах, в который суждено было обратиться каждому, когда завершит свой бег отведённое ему время. Впрочем, доводилось ему видеть и иное – смотреть, как из-под слоя пепла выбивается молодая трава, слышать оглушающий младенческий крик. И через всю веху своего существования пронёс он память о том, что смерть – лишь краткий миг страдания, но жизнь – вечна. Оттого и холоден Магрейт, словно вымерзший под уколами ветра лёд – для чего быть бережным с людьми, если даже смерть поправима? Безразлично ему, существует ли человек в виде пыли, рассеянной на много лиг или мается в оковах бренной плоти – всё на земле и вне её отмечено печатью бессмертия, исчезнет одно – тут же явится на его место другое, и что бы ни делал он, скольких бы не убивал, ничего не лишится мир, неуместно пустое беспокойство. Несмотря на это, его безразличие вовсе не означает отсутствия эмоций, оно только лишает его трепета перед хрупкостью человеческого тела и духа. Магрейт вполне может испытывать весь набор обычных человеческих чувств – он лишь считает, что все они бессмысленны, не делая, впрочем, попыток от них избавиться.
Обладает чувством юмора, которое редко кто понимает – для большинства оно выглядит настолько чёрным, что его, по-видимому, просто невозможно разглядеть на фоне тёмной одежды. Ироничен, насмешлив, язвителен, иногда он любит отпускать циничные замечания в самые неподходящие для того моменты. Правила приличия и этикета мало волнуют его, как не волнует его и то, что слова могут кого-то задеть. Ему нравится удивлять других, поступая вопреки их ожиданиям, как нравится и потакать им, откровенно наслаждаясь тем, что они думают, будто его поступок является закономерностью, а не его личным выбором. Узость мышления, проявляющаяся в частности и в том, что другие полагают, будто сумели изучить его и всегда способны предсказать любой его поступок, может как раздражать, так и забавлять его.
Скрытный, склонный к умолчанию, Магрейт не любит говорить о себе, как, впрочем, и не любит говорить вовсе. Он никому не позволит разглядеть на своём лице отблеск чувственного удовольствия, рождённый красотой рассвета или хрупкого цветка в пальцах, никогда не даст понять, если что-то причинит ему боль и едва ли кому-то из смертных доведётся увидеть его счастливым. На людях лицо его принимает выражение снисходительного равнодушия с лёгкой нотой презрения и насмешки, а обманчиво-заинтересованный взгляд и безукоризненно ровный тон голоса, остающийся в пределах приличий, не оставляет себе ложного толкования. Оставаясь же наедине с собой дух становится безразличен ко всему, и безразличие это не не окрашено оттенками иных чувств.
Не любит лгать, не видя в том смысла, однако, предпочитая не размыкать губ, обладает умением искусно обходить острые углы. Так, ему свойственно отвечать на вопрос расплывчатыми фразами, не дающими прямого ответа, но притом обычно воспринимающимися людьми как совершенно однозначное подтверждение или опровержение их догадок. На обвинения, следующие через некоторое время после, Магрейт просто пожимает плечами: он не сказал ни да, ни нет, а что там кто подумал – его совершенно не касается.

▪ Рационалист, консерватор, логик.
▪ Болезненно переносит собственные промахи, становясь раздражительным либо замыкаясь в себе.
▪ Независим, самодостаточен, предпочитает одиночество компании.
▪ Обладает чувством собственного достоинства и никогда ни о чём никого не просит.
▪ Часто строит из себя изнеженного сибарита, но, вне всякого сомнения, способен терпеть почти любые лишения – достаточно вспомнить его юность.
▪ Плохо переносит физическую боль.
▪ На проявление положительных эмоций, по-видимому, не способен - неизвестно, чувствует ли он вообще, например, радость или довольствуется только удовлетворением своего педантичного ума и неотзывчивого тела.
▪ Импульсивен, легко раздражается, впадает в ярость - холоден зимний ветер, но и его порывы способны обжечь лицо, а то и зацеловать досмерти.
▪ Никому и никогда не подчинится добровольно, не имея на то скрытых или явных и очень весомых мотивов.
▪ Не ощущает себя на свои годы – воспринимая реальность, как замкнутый круг, он не замечает течения времени.
▪ В сексе предпочитает неуёмную жестокость и активную позицию.
▪ Возбуждается при виде крови - своей ли, чужой, любит попробовать на вкус кровь врага или любовника.
▪ Любит звуки скрипки и органа, гулкие анфилады дворцов и тенистые аллеи, тишину, дождь и снег, драгоценные камни: аквамарин, насыщенного цвета аметисты и сапфиры, нефрит, виноград, чуть запотевший с мороза, так похожий на этот камень и белые цветы.
▪ Не выносит слёз и может за них убить. Отсюда естественным образом следует, что не терпит и детей - без сожалений способен убить ребёнка, особенно плачущего.
▪ Не выносит самовлюблённых капризных особ, истеричного типа дам и кокеток, особенно пытающихся заигрывать с ним. Способен на грубость по отношению к женщине.
▪ Не терпит глупости и никогда не повторяет сказанное более одного раза, равно как и никогда не поясняет, что имел в виду, кто бы о том ни просил. В припадке ярости способен без сожаления убить человека, неспособного понять очевидных вещей.

▪ В последнее время (во многом благодаря Моранну, чья нерациональность, алогичность и любовь к пустым рассуждениям изрядно злит духа, не говоря уже о положении, в котором он благодаря ему оказался) чрезмерно раздражителен, что крайне отрицательно сказывается на его и без того непростом характере.

10. Декларация имущества.
▪ Кнут.
▪ Носит при себе несколько амулетов, способных блокировать его собственную магию - широкие серебряные браслеты по одному на каждое запястье и изящная серебряная заколка, украшенная россыпью нефритов, которой дух обыкновенно скалывает свои длинные непослушные волосы. Амулеты теряют силу, будучи украдены или отняты, но если вор передаст их третьему лицу добровольно, то в руках этого третьего лица их действие возобновится.
▪ Серебряное кольцо на тонкой цепочке - артефакт, хранимый скорее, как бесполезная вещь, теоретически могущая когда-нибудь понадобиться и только оттого не отправленная в своё время на дно Сены.

11. Навыки и способности.
▪ В совершенстве владеет кнутом. С прочим оружием обращается весьма посредственно. Имеет музыкальный слух, неплохо играет на клавишных, предпочитая орган, но ввиду труднодоступности сего инструмента обходясь менее претенциозными инструментами, как, например, фортепиано. Из наук сведущ в медицине, однако никогда не заострял внимание на методах лечения, довольствуясь знанием устройства челоческого тела и влияния на него различных факторов. В силу некоторых личных особенностей ему скорее интересны возможности умерщвления.

▪ Способен к разрушению любого рода, как то:
- разрушать неживую материю, ускоряя процесс её износа - дерево становится трухлявым, металл поедает ржа, ткань истлевает;
- разрушать отдельно взятые участки живой материи, как снаружи, так и изнутри (внутренние органы, вирусные тела, недоброкачественные опухоли);
- уничтожать живую материю непосредственно (путём остановки сердца, паралича дыхательных путей, кровоизлияния в мозг), либо ускоряя метаболические процессы организма;

Владея немалой силой, дух всё же предпочитает пользоваться подручными средствами, находя гораздо большее удовольствие в том, чтобы придушить неугодного кнутом или с остервенением вонзить кинжал в податливую плоть. С помощью магии уничтожает обыкновенно письма, предметы интерьера или безвинные лепестки цветов в вазе - потребность разрушать непреодолима и требует выхода, и как бы ему ни желанна была смерть окружающих его людей, раздражающих его обыкновенно даже самим своим существованием, но разумом он сознаёт невозможность убивать их безнаказанно и оттого крайне редко решается на подобное, чтобы не усложнять себе жизнь вынужденным общением ещё и с теми, кому вздумается свершить «справедливое» возмездие.

12. Биография.
Магрейт появился на свет в трущобах Лондона в стылую ноябрьскую ночь, когда не выпал ещё снег, но зловонную жижу, мутно поблёскивающую на тесных улицах бедняцких кварталов, сковал скользкий жёлтый ледок, сухо похрустывающий под ногами. Пронизывающий ветер дул с Темзы, и голые деревья жалобно скрипели, простирая к небу чёрные ветви. На дворе стоял тысяча пятьсот восемьдесят девятый год.
Отца своего он никогда не знал, мать его умерла, когда мальчику минуло четырнадцать, не оставив ему в наследство ни медного гроша, ни корки хлеба, ни даже имени того, кто стал причиной его появления на свет. И всё имущество его было старое лоскутное одеяло, да одежда, что на нём, не раз латаная и стоящая коркой от грязи. Не умел Магрейт ни читать, ни писать, а в жизни знал только запах отбросов, мешающихся с вязкой жижей, выплёскиваемой жителями города прямо из окон домов, тесно прижимающихся друг к другу крышами, да продуваемую всеми ветрами площадь у небольшого собора, где он просил милостыню, скорчившись на ступеньках и дрожа то от холода, то от боли – право стоять на паперти ещё надо было отвоевать у таких же нищих, как он сам. Мало среди них было детей, да и кто бы в те времена назвал подростком четырнадцатилетнего юношу, пусть даже и хрупкого, будто мраморная статуя? Удивительную красоту унаследовал юноша от родителей – в каждой черте измождённого тела, отчётливо читалась порода, прикрытая ветхим тряпьём, серым налётом на осунувшемся лице, синяками от побоев.
Безрадостна была жизнь юноши, и так же безрадостно было небо над Лондоном, окутанное облаками чёрного дыма, исходящего от тысяч плавильных печей, от миллионов домашних очагов. У Магрейта не было очага, и не было дома, где он мог бы укрыться от непогоды, скоротать ночь. Теперь уже не было. Да и что мог сделать один истощённый голодом и болезнями подросток против тех, кому приглянулась его крохотная каморка, притулившаяся на первом этаже одного из кособоких домов? Потому и брёл в эту зябкую ночь по тёмным подворотням, вяз ногами в отбросах, которые вываливали здесь прямо на улицы. Брёл безо всякой цели, просто пытаясь согреться, хоть как-то унять бьющий тело озноб, дыша тяжело, словно одряхлевший старик, чующий, что ему не суждено пережить следующую зиму, но всё ещё пытающийся ловить воздух непослушными губами.
В какой-то момент оцепеневшие пальцы бессильно разжались, и в ночной тишине раздался глиняный звон. Это упала на землю – в те времена не было ещё и мостовых – кружка для подаяний, единственное, что осталось ещё у Магрейта, единственное – и последнее.
Кружка падала медленно, словно вдруг застыло время, бесшумно оборачивалась вокруг себя, отсчитывая доли растянувшихся в вечность секунд, и, на очередном витке, повернувшись к юноше выщербленным боком, на котором когда-то давно можно было различить рисунок, разбилась о неразличимый под ногами камень, покрытый толстым слоем зловонной грязи. Иной на его месте расплакался бы, осознав тщетность бытия земного, но давно выплакал Магрейт все слёзы, и как ни хотелось сейчас ему упасть на колени и не подниматься больше, но сухо было в глазах, и только тихий шёпот рассеял тишину, когда взгляд голубых глаз в последний раз скользнул по глиняным черепкам:
- Так и я…
Только один глиняный осколок поднял юноша, сжав его в кулаке так, что острый край оцарапал ладонь и по серой коже покатились карминные капли, поднял и пошёл было прочь, не чувствуя боли, только молча улыбаясь оттого, что пальцам на мгновение стало теплее, как вдруг чей-то надтреснутый смех ломко, пугающе заскрипел в темноте за спиной, и не успел он опомниться, как тупая надсадная боль поселилась в затылке, и череп словно разбился, рассыпался на осколки, подобно кружке для подаяний, и потемнело в глазах.
На колени Магрейт тогда всё же упал. И не диво – трудно ли оглушить измождённого подростка, не евшего три дня, не спавшего три ночи?
Очнулся юноша на соломенной подстилке. Рядом гулко капало, и жадные глаза серых крыс, каждая из которых была размером с его ладонь, прячась в темноте по углам, следили за пленником сырого подвала. Он попытался встать, но ноги не держали его - кружилась голова и очертания предметов таяли перед глазами. Только и осталось, что прислониться спиной к стене, забившись в угол, притянуть колени к груди и ждать, пока откроется дверь.
Та распахнулась лишь через много часов, когда Магрейт, успев позабыть о ней, впал в полудрёму, то и дело вздрагивая и широко распахивая глаза, когда особенно наглая крыса задевала его холодным хвостом, копошась в соломе. Но не скрип её заставил уставшего юношу разлепить опухшие веки, а громкие голоса – один старческий, надтреснутый, другой шамкающий, глотающий звуки и не выговаривающий «р»; через несколько минут к ним присоединились и их обладатели – двое мужчин в тёмных балахонах, подвязанных пенькой, вида непримечательного, потёртого. Он напряг зрение, силясь лучше разглядеть их, но не преуспел в этом – они засмеялись, и смех одного живо напомнил Магрейту о случившемся в подворотне.
- Что в… - договорить юноша не успел – приблизившись к нему, один сноровисто стянул пенькой его тонкие запястья, второй же затолкал ему в рот какие-то грязные тряпки, и вкус, казалось, навечно поселившийся на языке, был так неприятен, что он тут же ощутит позыв к рвоте, с немалым трудом сдержав его, зная, что иначе просто задохнётся. В следующую минуту мир перевернулся, головокружение усилилось, и Магрейт понял, что его подхватили за руки и за ноги, и несут куда-то. Тошнота сделалась невыносимой, и сознание вновь покинуло юношу. Сквозь мутную пелену, затянувшую глаза, словно издали, он слышал речи, смысла которых, как ни старался, понять не мог. Впоследствии всё, случившееся тогда, смешалось в его памяти, оставив только клочья тумана, прикрывающие убогую действительность далёких лет. Чётко запомнилось только склонившееся над ним рябое лицо – сальные волосы, падающие на глаза, рассечённая губа да глаза невыразительного карего цвета, и жёлтые зубы, мелькающие, когда человек говорил, а потом вдруг отскочил, склонившись в почтительном поклоне перед высокой фигурой, закутанной в добротный, может, даже и дорогой плащ. Голос вошедшего, был властный, повелительный, и так лебезили перед ним те двое, что на краю плавающего в тёмной воде создания промелькнула мысль - верно, он состоятельный человек, может, и вельможа – блеснуло на пальце потемневшее серебро, и яркая ткань промелькнула в на миг распахнувшемся плаще. Зазвенели монеты, и Магрейта снова подняли, понесли куда-то. Потом был холодный воздух улиц, мерное постукиванье копыт, скрип колёс, и зал со светящимися нитями каких-то символов на каменном полу. Тот, в плаще, сказал кому-то, что заберёт его силу, назвав его чрезвычайно одарённым, но необученным. Из его слов юноша ровным счётом ничего не понял – голова все ещё кружилась, да и половины слов тех он не знал. Не знал потому, что мать не рассказывала ему сказок про могущественных волшебников и славных рыцарей, про Мерлина и Артура, про фейри и зелёный народец холмов. Он и понятия не имел, что такое магия, посчитав её сначала чем-то вроде вещи, положенной лишь высокородным. Много позже юноша понял, что всё было совсем не так, но много воды утекло до того. А тогда Магрейт оказался на полу в центре какого-то затейливо вычерченного рисунка, напоминающего шестилучевую звезду, и снова потерял сознание от напряжения, ощутимо звенящего в воздухе, почти что бьющего по истерзанным нервам, запомнив только монотонный речитатив, огненные сполохи, да искажённое гневом лицо человека в плаще, и догадавшись - что-то пошло не так, как тому бы хотелось... Очнулся он уже не человеком, но и о том не узнал бы, если бы не четыре духа чумы родом из древнего Китая, нанёсшие ряд сокрушительных ударов по Европе при содействии безумного мага, желающего извести на корню весь род человеческий. Как оказались они рядом с рождённым вследствие сорвавшегося ритуала освобождения силы собратом, почему решили помочь ему, ничего не знающему, не знакомому с жизнью за переделами бедняцких кварталов, неизвестно Магрейту, ведомо лишь то, что всем знаниям, всей силой, которая подвластна его тонким пальцам, сплетающим в причудливую вязь узоры чужих судеб, обязан он им, тем, от кого не знал ни ставших привычными побоев, ни унижения. Долго по меркам человеческим, миг – по их собственным пробыли они вместе. Через шестьдесят три года, во время последней эпидемии чумы, дух огня, направляемый могущественнейшим магом того времени и вызвавший великий пожар в Лондоне, уничтожил их всех, и Магрейт снова остался в одиночестве. Но мужчину, которым стал робкий юноша, дрожащий когда-то на паперти, это уже не волновало. Он должен был выжить - и выжил, став впоследствии правой рукой главы клана духов. Много десятилетий жил он в их поместье близ Парижа, пока в один ничем не примечательный день размолвка с «господином» не толкнула его на измождённые жарой улицы города, где он встретил духа безумия по имени Моранн, неосмотрительно согласившись провести с ним вечер. Тот же, украдкой вынув из длинных волос Магрейта талисман, подаривший ему защиту от магии разрушения, с присущей ему безмятежностью стал шантажировать его. Неудивительно, что закончился вечер в постели. Наутро заколку Моранн вернул, как и обещал, но отпускать ночного гостя не собирался.
Проведённый аристократом обряд привязал духа к случайному любовнику, не оставив ему другого выхода, кроме как следовать за ним, куда бы тот не направился. Не мог он отныне и оборвать свой земной путь - потребность находиться поблизости от Моранна пересиливала желание уйти за грань.
Проведя какое-то время в особняке аристократа, Магрейт последовал за ним в Рим. Но - что взять с безумца? Едва ли дух был хоть сколько-нибудь удивлён, оказавшись вместо запылённых улиц Италии в мрачном замке, покорившем его сердце с первого взгляда. Касаться кончиками тонких пальцев чёрного мрамора стен, наблюдая за танцующими сквозняками и слушая тишину он мог бы и вечность, и единственное, чего не хватало ему - столь любимого им одиночества.

13. Пробный игровой пост.
▪ С другой ролевой.

…голос. Сонм звенящих звуков, в которых причудливо сплелись стоны ледяного ветра и хруст осеннего ледка, ломающегося под каблуком. Он сам не мог сказать, чего ждал, когда эти бледные губы выдыхали в мёртвую тишину зала ненужные никому слова. Закрывал глаза – видел, как зеркальный потолок осыпается тысячами мельчайших осколков, серебряным дождём устремляющихся к мраморному полу, запутывающихся в белоснежных прядях волос. Если провести рукой – на пальцах застынут кровящие полосы, расплавленной медью обжигающие стылый воздух.
Снежный дух был невесом, словно дыхание ветра, изящен, словно вязь изморози на оконных стёклах. С тёмной тканью неизменно безупречного костюма контрастировала алебастровая кожа, прозрачная, словно запорошённые первым снегом оковы замёрзших рек, под которой приглушённо сверкала кристально чистая вода вен, нанесённых узорами под тонкий слой гладкого инея на запястьях, и пальцы – холодные, как лёд. Ему не нужно было касаться тонких рук своего лорда, чтобы знать это.
Но голубая кровь, расплавленным серебром проступающая на коже под хлёстким ударом свистящей плети была бы так притягательна, орошённая красными каплями, осыпающимися с невольно прокушенных губ цвета розового жемчуга… А он всегда любил ломкую красоту человеческого тела, столь беззащитную перед змеиными извивами хлыста, развивающего кольца в воздухе…
Нефрит легко коснулся кончиком языка вечно пересыхающих губ, мягко очерчивая волнистую линию, и неосознанно скользнул пальцами по полированному дереву, на котором вот уже несколько минут недвижимо покоились его руки, невольно ловя слова, отскакивающие от блестящей поверхности стола и звонко разбивающиеся об пол. На счастье?
…так, в теплоте помещения запотевали под дыханием непререкаемых интонаций зеркала лиц, чтобы треснуть по линиям, оставленным колким льдом на серебристой амальгаме, взорваться жалобным эхом, рассыпаясь орнаментами цветных витражей и мгновенно теряя летние краски, как только тот, чьим отражением они пытались быть, отворачивался, одаряя холодным блеском глаз следующего. Потом, Каями сидя на полу своих комнат, собирали себя в мозаику, склеивая острые грани жесткими поцелуями, редкими взглядами, каждый из которых рождался на свет только для них, но никогда им не принадлежал. Смешно.
Пальцы нашли тонкую цепочку, бережно скользнули по внутреннему краю серебряного ободка, и, приподняв, бросили с высоты в узкое ущелье между белоснежной тканью рубашки и каменно холодной кожей цвета китайского фарфора. Он никогда не носил на виду украшений. Зачем?
Взгляд лучистых глаз, скрытый непослушными прядями тёмных волос, копья-края снежинок вокруг бездонных зрачков… лёгкий поворот головы, и длинная чёлка маятником отмеряющих последние секунды напольных часов скользнула в сторону, позволяя духу разрушения увидеть тонкую фигуру духа льда не в гулкой темноте на чёрном шёлке сомкнутых век. Одежда была лишней на совершенном теле юноши, непринуждённо сидящего в своём кресле, и украдкой бросающего на него задумчивые взгляды. Ему более пристала бы нагота, открывающая глазам болезненно-плавные линии узких бедёр, грациозную хрупкость запястий, гибкую спину. И, пожалуй, было бы интересно вылепить эту снежную скульптуру заново, пальцами стесав лишнее с изгибов его тела.
Магрейт тихо усмехнулся, вновь смыкая веки и откидываясь на спинку кресла. Руки неощутимо подрагивали, изнывая от скуки – дух никогда не любил рассиживаться подолгу, впустую терзая сознание, находящееся во власти иных образов, бессмысленными попытками уловить последние капли постылого, никому не нужного официоза.
Дин-дон… звук и мрамор, мрамор и звук. Дин-дон… серебро звенит о лёд, лёд звенит о серебро, и голос угасает, заглушённый звонкой поступью.
- Как пожелаете, милорд, - три ничего не значащих слова вслед.
Нефрит медленно открыл глаза, плавно обведя взглядом стихийных духов, и одним изящным движением поднялся, откидывая с лица длинные волосы. Прямые пряди в беспорядке рассыпались по плечам, всколыхнувшись шёлковой волной.
- Господа, - бархатисто уронил он, склонив голову в прощальном полупоклоне, и выскользнул за дверь, неслышно ступая следом за духом льда. Определённо, наблюдать за ним со спины было… захватывающе.
Вымерзший взгляд, в котором застыли осколки неба, скользнул по плечам юноши, спускаясь к бёдрам, и бледные губы изогнулись в насмешливой полуулыбке.

14. Ваш номер icq (qip).
▪ Администрация поставлена в известность.