2. Пол.
Мужской.

3. Возраст.
▪ Место рождения: Индия, предположительно Варанаси.
▪ Дата рождения: 28.11.1272.

Семьсот тридцать девять лет. Выглядит на тридцать-тридцать пять.

4. Раса.
Вампир.

5. Ориентация.
Бисексуален.

6. Желаемый род деятельности.
Постоялец отеля.

7. Внешность.
▪ Цвет глаз: Трудно определимый: каряя с рыжиной-ржавчиной узкая полоска у самого края радужки в серединке сменяется переливчатой прозрачной зеленью, а ближе к зрачку глаза и вовсе становятся серо-стальными, почти бесцветными. У людей подобный цвет глаз обусловен издержками возраста - нередко в прошлом тёмные глаза медленно выцветают, превращаясь в светлые.
Обычно носит контактные линзы, придающие глазам серо-стальной оттенок, из-за наложения цветов у края радужки почти чёрный, светлеющий к зрачку. Не то чтобы это было необходимостью - скорее, просто прихоть.
▪ Цвет волос: От рождения шатен с вьющимися волосами, после многочисленных экспериментов со своей внешностью, рождённых неимоверной скукой, стал блондином с совершенно прямыми. Цвет волос не бледный, бесцветный и тусклый, как это обычно бывает, а золотистый, почти неотличимый от натурального. Подобный результат - эффект обесцвечивания и последующих долговременных измывательств с помощью краски - в наше время это уже никого не удивляет, а многими годами раньше не удивило бы тоже, потому что всякой нации в той или иной степени присуще искусство маскировки.
▪ Рост: 176 сантиметров.

▪ Общее описание:
Общее впечатление от вполне привлекательной внешности Джитендры - «плохой парень». Грива густых картинно растрёпанных волос, которые бесполезно пытаться привести в порядок – непокорные золотистые пряди слишком длинные, чтобы не мешать владельцу, и слишком короткие, чтобы собрать их в хвост, то и дело падают на лицо, заставляя мужчину щуриться, отчего миндалевидные глаза редкого серебряного с рыжиной оттенка становятся двумя узкими щелочками, странно выделяющимися на тронутой загаром коже - бледность, присущая носителям вируса, затронула и его, но так как люди его расы очень смуглы, это отразилось на них в меньшей степени, чем на европейцах. Черты лица – прямой нос, волевой подбородок, высокий лоб, чувственные, чуть обветренные губы –
кажутся то резкими, то плавными, в зависимости от взгляда – то холодного, жёсткого и глумливого, почти развратного, то странно тёплого, почти нежного. Точёная шея, в меру широкие плечи, довольно невысокий для мужчины рост, стройная подтянутая фигура, изящные и очень ухоженные руки с тонкими длинными пальцами, нежной кожей - издержки профессии…
Несмотря на то, что Аша не кажется излишне накачанным, желающих проверить его на прочность, что происходит не так уж часто, обычно ждёт сюрприз – крепость рук присуща не только здоровенным амбалам с горой мышц. В его не слишком аристократичной внешности мужественность переплетена с брутальностью – про таких говорят, либо «настоящий мужчина», либо «асфальт под каблуком трескается» -кошачья грация неуловимо плавных, звериных движений, широкий, пружинящий, размашистый шаг. Всегда гордая, прямая осанка, поднятая голова, насмешливый, ироничный взгляд и упрямо сжатые губы, часто кривящиеся в ехидной усмешке. Богатая мимика, «всё на лице написано». Джитендра способен выразить своё отношение к ситуации взглядом, жестом, выражением - ему не нужны слова. Улыбчив, но его улыбка может быть разной и говорить о разном.
Выглядит Аша так, как ему это удобно, но если упадёт в очередной приступ всеобъемлющего пофигизма, то превратится в угрюмого парня с тяжёлым мрачным взглядом, спутанными волосами и недельной щетиной. Между тем ему странным образом удаётся выглядеть элегантно даже небритым, в разодранных брюках и заляпанной кровью измятой рубашке. К нему вполне относится устоявшееся выражение, повествующее о том, что «одень этого парня в рубище, он и его будет носить, как костюм от Диора».
Одевается он просто, с элементами лёгкой небрежности – у него белоснежная рубашка и галстук вполне могут сочетаться с рваными джинсами, и обувью, которая ни в коем разе не должна издавать при ходьбе скрипов, шелестов и прочих звуков, выдающих чужое присутствие. Аша предпочитает удобство красоте – зачем на войне красота? А вся жизнь его – непрекращающаяся война то с миром, то с самим собой.

8. Особые приметы.
Отсутствуют.

9. Характер.
На протяжении жизни претерпел существенные изменения. В настоящий момент можно охарактеризовать, как очень противоречивый. В целом не слишком мягкий, Джитендра бывает довольно добродушен и в подобном настроении относится к категории гуманистов, «мессионеров». Он, казалось бы, не способен ненавидеть - разучился, легко и быстро прощает, не видя смысла в заморочках. Чтобы обидеть или оскорбить его, когда он находится в благостном расположении духа, нужно очень постараться, и даже тогда вероятность подобного исхода весьма мала. Нередко готов помочь, если об этом просят, зачастую - в ущерб себе, нехотя, проклиная себя за то, что согласился. Не любит врать, считая это недостойным себя, но прекрасно осознаёт, что иногда без этого не обойтись. Не всегда честен, зато неизменно искренен. Он милосерден, не любит убивать, хотя приходилось и не раз - зверски, жестоко - но всё это в прошлом. На убийство ныне способен только в том случае, если речь идёт о цене собственной жизни или того, что, как он полагает, ей равноценно - спокойно и не испытывая чувства вины отправит на тот свет кого угодно, защищая себя или других. Понятие мести стало с некоторых пор ему чуждо, он более не видит в ней смысла, кроме получения удовлетворения от насилия над другим. Считает, что тонко исполненная месть - не убить, а лишить всего, оставив жить. Предпочитает моральные пытки телесным.
Несмотря на кажущуюся мягкость натуры, Джитендра аморал, и руководствуется во всём исключительно своими представлениями, часто расходящимися с общественными. В зависимости от настроения, он может быть добр, а может вспылить по совершенно незначительному поводу, хотя никогда не срывается по-настоящему серьёзно, неизменно контролируя себя, и сам от этого устаёт. Ему не чуждо сочувствие, но когда собственное мироощущение падает ниже нуля, он вполне может отыграться на других, причиняя им боль и отлично зная, что делает это. В таком состоянии для него нет проблемы унизить, оскорбить, обидеть или искалечить человека. На счастье окружающих, это случается довольно редко. Фаза одержимости обычно быстротечна. Если одержимость подкреплена наркотическими веществами или алкоголем, то можно смело святых выносить - превращается в абсолютно неуправляемое, буйное, непредсказуемое и жестокое существо с неистребимой тягой к насилию. В таких случая после ничего из того что с ним происходило не помнит.
Могущий не потерять расположения к тому, кто предал, будучи снисходителен абсолютно незаслуженно, он, между тем, придерживается точки зрения, что излишняя помощь людям вредит, делая благодетеля бесплатным донором, и лишая их возможности искать свой путь самостоятельно. Его кредо - «брось человека в реку, чтобы он научился плавать, но встречай блудных сыновей с распростёртыми объятиями». Умеренная жестокость, по его мнению, необходима для блага самих же людей.
Никогда не испытывает страсти, не способен потерять голову от любви, не будет фанатеть от чего-либо, не станет гибнуть за идею, не даёт эмоциям взять верх над разумом - в любой ситуации, даже когда он, казалось бы, одержим эмоциями и весь пылает, внутри климат скорее прохладный.
Часто резок в словах и поступках, особенно с близкими людьми. С посторонними, как правило, сдержан и тактичен, но может и нахамить, буде найдётся повод или желание. Довольно болезненно воспринимающий негатив, он внешне кажется равнодушным, слегка циничным. Обычно старается приободрить других, даже если самому паршиво, и оттого некоторым кажется неунывающим оптимистом, особо ни о чём не заботящимся. Беспечность, однако, отнюдь не то качество, которое присуще тому, кто был в прошлом ответственен за сотни жизней. Сейчас, впрочем, он отвечает только за свою, а ей дорожит не слишком.
Живёт настоящим, стараясь отрешиться от часто донимающих его воспоминаний, не любит, когда обращают внимание на прошлые промахи, не терпит глупости, бессмысленности и пустых, бесцельных вопросов, до ответов на которые можно дойти своим умом. Его раздражает болтовня и наивность, фанатизм, излишняя эмоциональность. Он реалист, рационал, логик - за исключением моментов одержимости.
Скрытен, попытки лезть не в своё дело и лишние расспросы пресекает безжалостно и на корню. Не доверяет людям, впрочем, и не особо нуждаясь в этом. Привык полагаться только на себя, всегда предпочтёт сделать работу сам, чем надеяться на других. Предпочитает пустым разговорам дела.
В речи бывает несдержан, без особых проблем может ругаться трёхэтажным матом, а пятибуквенные слова у них с племянницей и вовсе постоянный предмет обихода.
Эмпат, за семь с лишним сотен лет, прожитых на свете, у него выработалась способность, в той или иной мере присущая всем вампирам, передавать или считывать мысли и эмоции на расстоянии. Не может сказать, когда пользуется ей осознанно, потому что порой понимает, что это для него всё равно что видеть глазами.
Способен симпатизировать человеку, будь тот божьим одуванчиком или наркобароном, в зависимости от собственного восприятия - вызвал знакомый отклик в душе или нет. Не признаёт грехов, и способен находить общий язык даже с теми, чьи взгляды кардинально противоположны его собственным, признавая право на любое мнение, но не отказываясь от собственного. Упрям, иногда это плюс, иногда минус.
Легко может вспылить и так же быстро остывает, меняя настроение по десять раз на дню. Порой способен на необдуманные импульсивные поступки. В чём-то на удивление терпелив, в чём-то - совершенно наоборот.
Порой совершенно асексуален. Редко вступает в кратковременные связи, его давно перестало это интересовать. Единственное, чем можно спровоцировать интерес к своей персоне - образом мыслей и внутренним содержанием, внешность имеет второстепенное значение. Не видит различия между мужчинами и женщинами, скорее даже предпочитает первых, потому что за столь долгий срок жизни прекрасным полом сыт по горло и оттого тянет на изыски, к новым впечатлениям.
Ревнив, в своей ревности может быть безумен до жестокости. Велика вероятность того, что увидев любовника с другим совершенно спокойно и без вспышек ярости, молча убьёт. Одного или обоих - это как повезёт.
Женщины для него - святое. Он не станет принуждать, оскорблять, унижать, поднимать руку на женщину без острой необходимости, какой бы она ни была, считая это недостойным себя, и даже тогда постарается нанести минимальный вред. С ними он неизменно вежлив и обходителен, за исключением одной - собственной племянницы. С собственным полом особо не церемонится.

10. Декларация имущества.
Сумка с разного рода хламом, как то: оружие, отмычки, сигареты, смена одежды и прочее.
Любовник. Ревностно охраняемый.

11. Навыки и способности.
Врач (окулист-лазерщик), много лет проработавший по профессии, он не чурается никакой работы, считая её лишь способом жизнеобеспечения. Какое-то время преподавал боевые искусства, устраивался в частные охранные агенства. Был тактиком, стратегом и лучшим боевиком одного из вампирских кланов. Соответственно, превосходно владеет несколькими видами оружия от холодного до огнестрельного, имеет неплохие познания в технике и медицине, психологии, истории, философии.
В момент попадения в отель временно на мели, но на отсутствие средств не жалуется - на проценты с банковского счета вполне можно жить безбедно многие годы. Грех было за столь долгую жизнь не сколотить себе состояние. Так что оплатить своё пребывание здесь вполне способен.

Как вампир, обладает силой, превышающей человеческую, ускоренной регенерацией, возрастной способностью передавать мысли на небольшом расстоянии, жаждой крови.

12. Биография.
- И что? Устроишь мне допрос? – мимоходом поинтересовался Аша, небрежно расстёгивая рубашку и, не глядя, отшвыривая её в угол.
- Мы же подписали договор о мире, - укоризненно промолвил сын.
- Мир? Что такое мир, Полоз? Сегодня у нас мир, завтра – война, послезавтра тебя нет в живых, а что прикажешь делать мне?
- Видимо, продолжать заниматься тем же, чем и сейчас? – насмешливо осведомился молодой вампир, выразительно глядя на пятна крови, подсыхающие на белоснежной ткани того, что ещё с утра было любимой рубашкой его отца.
- Клан Саббат вырезал всю мою семью. Моего отца, мать… твою мать, Полоз, - спокойно произнёс Аша, любовно лаская длинными изящными пальцами остро отточенное лезвие видавшего виды кинжала - даже без инкрустации, с обычной видавшей виды и отполированной не одним десятком пальцев деревянной рукоятью. – Но тебе всё равно, не правда ли? О, да… ты не знаешь жажды мести… моя ли ты кровь, сын Дал Риада, плоть от моей плоти?
- Разочарован? – усмехнулся тот, но в ответ, как всегда – молчание, и гневно прозвучали слова, набившие уже оскомину на языке:
- Ты зашёл слишком далеко, и будь ты хоть самым кровавым демоном тысячелетия, тебе не перерезать всех до единого! Так не пора ли прекратить?! Ну? Что ты молчишь?!
- Хочешь знать, что я скажу? – вкрадчивый шепот коснулся точёной шеи коротким поцелуем, - ты ведь знаешь, что я скажу, Полоз… кому и знать, как не тебе… и я говорю – нет.
Короткий вздох сына послужил обычным рефреном к этим словам. Да, сотни раз повторявшийся разговор. Да, переливание из пустого в порожнее. Да, да… да, но - сын не мог смириться с непокорным, жестоким нравом Аши, понуждающим того выходить на улицы в поисках тех, кого более всего в этом мире ненавидел – своих сородичей, кровных братьев. Аша никогда не признался бы Полозу, что именно его стремление «перевоспитать» отца, его странно чистая душа, не желающая поддаваться иссушающей сердце жажде крови, действовали на него покоряюще, давая силу сопротивляться охватывающему его всё сильнее с каждым днём безумию. И так похож на мать… та же грива пепельных волос, тонкие черты лица, этот непокорный взгляд. Алия… господи боже, как он любил её, любил эту маленькую женщину, её гордый нрав и стремление всё делать по-своему, не слушая просьб, а ведь Аша чуть ли не на коленях стоял тогда, в тот последний день, умоляя её…
Глухой сдавленный стон, больше похожий на рычание, вырвался из груди, но прохладные ладони легли на плечи, заставляя забыть, отдаться настоящему.
- Мёртвым не поможет твоя месть, и пролитая кровь не вернёт их к жизни. Не говорю тебе: забудь тех, кого нет больше, но говорю: оставь прошлое прошлому.
И снова так хочется сдаться, остановиться, и бессильно поникшие плечи выдают его с головой, но Аше не стыдно, ничуть не стыдно, потому что с ним рядом тот единственный, что не предаст никогда, просто не сможет предать, даже неосторожным словом причинить боль не сможет, потому что…
- Я люблю тебя.
Аша знает, что сын любит. Любит таким, как он есть. Даже полубезумного, с окровавленным лицом и дикими глазами, выглядящего страшнее, чем сама смерть, забирающая последний глоток воздуха из бьющихся в немой истерике лёгких. Аша знает, и почему-то от этого ему так спокойно, словно и не было тех жестоких лет, и жива Алия, и мама… а маленького убили вместе с отцом. Стоял тёплый июньский вечер, Аша хорошо помнит. Аша помнит всё, и медленно превращается в животное. Хуже, чем оборотень, вервольф. Хуже, чем последняя тварь. Ему ничего уже не нужно, а ведь когда-то он был чопорным франтом, курил дорогие сигары, и оторванная пуговица приводила его в шок, а недостаточно накрахмаленные манжеты кружевной рубашки были поводом для уныния. А теперь Дал Риада шляется по городу в рваных джинсах, его длинные, нестриженые и давно нечёсаные светлые волосы стянуты в хвост, и недельная щетина портит идеальный овал его все так же красивого лица, только складки залегли на высоком лбу, и усталость ложится черными тенями под сверкающие сталью глаза. Когда Полоз, хмурясь, берёт в руки электробритву, угрожающе делая ей росчерк в тишине ванной комнаты, Аша вяло отнимает у него дурацкую штуковину, и волей неволей, а приводит себя в порядок. И становится видно, что он ещё довольно молод, ведь двадцать восемь лет, как ни крути, не возраст, а выглядит он не старше. Но забросил себя, и, если бы не сын, – неизвестно, что стало бы с гордым «деви», ныне озлобленным на весь мир.
Полоз всё понимает. Он прекрасно видит, что отец винит себя во всех смертных грехах, после чего совершает поступки, не поддающиеся никакой логике, но знает он и то, что спорить со своевольным Ашей бесполезно. И знает ещё, что упрямство его вовсе не от матери, вернее – не только от неё. А Аша ничего не знает уже, только молча лежит на нерасправленной постели, глядя в пустоту, и страшно молчит, как будто тело осталось здесь, а хозяин ушел на вечернюю прогулку. И вот тогда пальцы дрожат, и ночные тени обступают, наполняясь чужими голосами, но если взять отца за руку и позвать, согрев губы тёплым поцелуем, он вернётся. Всегда возвращается. И плечи его распрямляются, когда Полоз сжимает его в объятиях, безропотно отдавая себя всего, потому что разве это много – отдать себя за отблеск света в этих пыльных осколках разбитого бутылочного стекла, которые могут сиять ночными звёздами, но давно уже и верно, навсегда, погасли? Аша всегда возвращается. Сюда. К нему.
Отворив дверь обычным способом, а именно – пинком, Аша вошел в комнату, давно уже ставшую такой привычной за много лет, проведённых им здесь. Потускневшие лица на фото, выцветшие обои, и – одиночество. Пока – одиночество.
- Знаешь, дитя моё, - вдумчиво произнёс вампир, обращаясь, видимо, к воздуху, - я многое могу понять – одного не могу. Где тебя носит в четыре часа утра?!
Впрочем, чего ещё ожидать от взбаламошной племянницы? И беспокоиться за неё не следовало – здесь, вдали от Лос-Анджелеса, пока безопасно, даже новости сюда не доходят – и хорошо, он и не хотел их знать, как не хотел и возвращаться в проклятый богами город, где он когда-то был почти счастлив, пока клан Саббат не лишил его всех, кто был ему дорог, одного за другим, и за тем ещё – следующего. Последним был Полоз… сын, его любимый…
Аша глухо застонал, вцепившись пальцами в край большого письменного стола, царапая короткими ногтями старое, покрытое толстым слоем пыли дерево. Он хорошо помнил ту ночь, и был уверен, что шагу не ступит больше никогда на эту улицу, не войдёт в этот дом, где нашёл его, едва ли не чудом, но поздно, слишком поздно. Бьющий по обонянию запах серной кислоты, огонь, дым и глаза среди вьющихся языков пламени, такие же чуть раскосые, как у него – словно он смотрелся в своё отражение. Только Аше никогда не приходилось испытывать такой боли, сгорая заживо. Он и пальцем шевельнуть не смог тогда, только судорожно смотрел в эти глаза, а в них даже муки не было, только нежность, и сожаление… и прощение в них было, прощение за всё и сразу, и от этого было легче, пока Полоз не закричал, и если бы Аше пришлось выбрать, что лучше – слышать этот крик или получить сорок плетей по спине, он бы, не раздумывая, второе выбрал. Джитендра ещё пытался закрыть глаза, не в силах смотреть на искажённое мукой боли родное, такое любимое лицо, но давно уже было поздно, молодой вампир и сам это понимал, только осознание этого не помешало Аше проклясть себя три раза и ещё три по трижды за то, что хотя бы не попытался помочь, вытащить, застыв на месте немым изваянием. А зёленые изумруды исчезли под плотными створками век, когда тело сына, точнее то немногое, что от него осталось, обезображенное, выгибалось в последней агонии, и Аша кричал так, что, казалось, связки никогда больше не смогут родить ни звука, и даже когда рухнула крыша, не сделал попытки выбраться, хоть до двери и было всего несколько шагов. Его вытащили тогда, и чьи-то руки поддерживали за плечи, и кто-то говорил что-то быстро и невнятно, но Аша не помнил, что – он тогда первый раз в жизни потерял сознание, а очнулся на забытой богом окраине ЛА, в каком-то сыром подвале.
Он хотел отомстить, видит бог, но вспоминался их последний разговор с сыном, его упрёки и просьбы, и непреклонный Джитендра просто сделал то, о чём просил Полоз – он перестал убивать. А потом появилась племянница, и снова нужно было жить, хранить родственную кровь – в самом деле, не бросать же девчонку одну? Он даже по-своему привязался к ней… но не полюбил. После сына он никого уже не любил, и при одной мысли о том, что стоит ему только попробовать, и всё повторится снова, прошибал холодный пот. А потом вдруг, словно очнувшись от забытья, увидел умоляющие чёрные глаза, покорно выгибающееся тело... и в первый раз за многие годы вздохнул свободно, освободившись от груза прошлого.

Аша родился в 1272 году в Индии. Он третий в поколении Дал Риада - его дед был одним из первых носителей вируса вампиризма. Судьбой родственников вампир никогда не интересовался - жизнь научила его полагаться только на себя. Вполне возможно, они живы до сих пор - восточные вампиры, в отличие от западных, не слишком стремились вмешиваться в клановую политику и довольно отстранённо относились к течению жизни. Для них вполне естественно было коротать век в закрытых монастырях и тому подобных заведениях, где найти их возможным не представлялось.
Доподлинно же известна только судьба его брата-близнеца по имени Хариндер Чандра. Покинув Индию значительно позже брата, уже в двадцатом веке, он женился на смертной женщине, даже не попытавшись обратить её. Умерев родами, та оставила ему дочь, воспитанием которой он и занялся. Когда девушка достигла отрочества, став как две капли воды похожа на мать, отец, глубоко задетый смертью любимой женщины, не выдержал, и пришёл к ней ночью. Это продолжалось некоторое время, пока девушка не проявила характер и не избавилась от отца. Впоследствии она отыскала Ашу и с тех пор жила с ним.
Сам Джитендра покинул Индию к середине семнадцатого века в возрасте приблизительно четырёхсот лет, отправившись на английском корабле на туманный Альбион. Экипаж судна, разумеется, и не подозревал о присутствии на борту лишнего пассажира, прячущегося в трюме среди нагромождения ящиков и тюков, и питающегося крысами.
Попав в Лондон, вампир довольно быстро выучил язык тамошних жителей. Незнание языка ему, впрочем, особо не мешало - деньги ему не были нужны, пропитание покупать не приходилось. Поселившись в трущобах, сын Дал Риада наблюдал за жизнью отбросов общества. В 1665 году минуло двадцать лет с тех пор, как он ступил на земли Англии. Вспыхнула эпидемия чумы. Став виновником пожара 1666, Аша счёл за лучшее скрыться и пересёк Ла-Манш, оказавшись во Франции.
Там он обучился чтению и письму у священника, читавшего проповеди в маленькой деревушке, и вскоре стал учеником врача, часами просиживающего за своими исследованиями. Надо сказать, за триста лет, проведенных им на родине, вампир поднаторел в искусстве древней медицины, знал кое-что об астрономии и математике, поэтому сей подвиг удался ему без труда. Выбиться в общество он не стремился, и высшее медицинское образование получил только в двадцатом веке, обладая вкупе с современными, утерянными техниками излечения недугов, хоть и специализировался на технике в медицине.
За промежуток от семнадцатого до двадцатого века он, не имея постоянного места жительства и не стремясь к особому комфорту, успел побывать во многих странах Европы, России и Китае. До Японии Аша добрался только в шестидесятых годах двадцатого века, а в Америку прибыл в восьмидесятых. Тогда же женился на потомственной вампирше по имени Алия из Камариллы, которую без памяти любил. Сам он при разделении присоединился именно к этому клану, хотя был противником раскола. Семья невесты хорошо приняла его, да и сам Джитендра привязался к ним, называя родителей жены отцом и матерью. Через пару лет у него родился сын, которого вампир назвал Киран. Второй сын родился в середине девяностых. К тому времени Аша был одним из лучших боевиков Камариллы, хотя почти отошёл от дел, стараясь проводить больше времени дома и уделяя внимание собственной клинике - ему нравилось вести человеческий образ жизни. Но в 1999 году Саббат жестоко вырезал всю его семью. Спастись удалось только старшему сыну. После этого на собраниях Камариллы Джитендру никто не видел, зато вампиры Саббата ощутили на своей шкуре, каково это - когда любой может выйти из дома и больше не вернуться. Один из старейших заражённых на планете, Аша никогда не попадался, методично лишая клан бойцов, однако на людей нападал редко, и только по необходимости. В некотором роде, он был безумен, и вошёл в анналы, как один из самых кровавых маньяков столетия. Помочь ему расстаться с жизнью жаждали как охотники на вампиров, так и сами вампиры. Но в 2006 году противостояние неожиданно прекратилось. Клан Саббат выследил и убил сына Джитендры и по совместительству его любовника - слегка подвинувшись умом после случившегося, эти двое некоторое время жили в порочной связи, цепляясь друг за друга, как за последнее, что у них оставалось. Парень сгорел заживо у него на глазах. Из пламени вампира вытащили камарилльцы, только затем, чтобы обнаружить, что у того помутился рассудок. Он вырвался от них и ушёл, пропав без вести. Через год Аша пришёл в себя в каком-то подвале на окраине Солт-Лейк-Сити. Выбравшись на ночные улицы, он случайно встретил свою племянницу, оставшуюся сиротой. Некоторое время они жили там, но вскоре уехали в Сан-Диего, где и находились с 2007 по 2011 год. В 2011, во время очередного провала в памяти, Джитендра с племянницей вернулся в Лос-Анджелес. В первый же день пребывания в город сладкая парочка (исключительно благодаря отсутствию элементарных мыслительных процессов у юной родственницы вампира) успела ограбить штаб-квартиру охотников на вампиров, после чего, в увлекательном процессе погони аля Голливуд, они разделились, чтобы никогда более не встретиться. Судьба племянницы осталась неизвестна, сам же Джитендра, вымокший под проливным дождём, зайдя в ночной клуб, чтобы переодеться и выпить чего-нибудь горячительного, встретил там вампира враждебного клана, и, неожиданно для самого себя, провёл с ним ночь. Расстаться со случайным любовником, с такой покоряющей искренностью отдающимся ему, Аша так и не смог. Связь бывшего военоначальника Камариллы и идеолога Саббата, разумеется, не осталась незамеченной. Стоило бы, наверное, уехать, но Джитендра искал племянницу. Оставить её в Городе Ангелов он не мог.
Как и следовало ожидать, закончилась эта история печально - завязалась перестрелка. Нет, судьбу Бонни и Клайда любовники не повторили - разогнав автомобиль до бешеных скоростей, от пуль Аша ушёл. От пуль, но не от пропасти, которыми богата Калифорния. На полной скорости направляя машину прямо к ней, он полностью осознавал, что - всё. Кончина, достойная того, чтобы, вкупе с биографиями любовников, стать сюжетом не одного романа. Но хрупкий Кармелл как всегда удивил его. Да, впрочем, и себя тоже.

13. Пробный игровой пост.
Аша посмотрел – с любопытством на крысу, не делая попыток как-либо воспрепятствовать её вечернему моциону и прекрасно понимая её нежелание оставаться среди бурных потоков грязной воды, с грохотом и звоном несущихся по отводным каналам, выразительно - на племянницу, истошно вопящую и судорожно озирающуюся по сторонам в поисках какого ни то спасения от нежданно-негаданно выскочившей из решётки канализации серохвостой опасности. Посмотрел недоуменно и даже как-то жалостливо. Так смотрят на умалишённых и калек. И усмехнулся краем губ.
Крысы… мелкие серые твари, шныряющие среди отбросов на улицах Старого Лондона…
Тысяча шестьсот третий год… шестьсот двадцать пятый… шестьсот тридцать шестой…
Тысяча шестьсот шестьдесят пятый.
Чума.
Коренному индийцу не стать настоящим англичанином, все попытки походить на европейцев заранее обречены на провал и жестоко высмеиваются. Спрятаться в трюме отплывающего в Англию корабля? Невозможно. Невозможно для человека, но ты смог, мучительно переживая качку и невыносимый запах подгнивающей мешковины и крыс, жирных разъевшихся серых крыс, нагло сверлящих нежелательного постояльца блестящими бусинками чёрных глаз, выбираяющихся ночами из своих неприметных щелей в дощатых перегородках. Моряки не убивают тварей, способных почуять течь раньше, чем просоленный морской волк, десятилетиями бороздящий воды Великого океана. Но то моряки…
И жёсткая шерсть противным вкусом остаётся на языке, но свежевать разъевшуюся крысу нет ни сил, ни желания – просто впиться зубами в горло, жадно глотая ещё тёплую кровь, и благодари богов за то, что тебе не страшна зараза, пристающая к коротеньким кривым лапкам, исходившим не один отстойник. Смакуя, долго, с удовольствием обсасывать сладкие нежнее косточки, жадно вгрызаться в кровящую сырую плоть. И, улучив момент, выкинуть шкуру за борт через неприметную щель, чтобы не начала вонять, спровоцировав обыск в полутёмном, заставленном ящиками и мешками помещении. Бегут однообразные дни и ночи, и от тебя самого скоро начнёт пахнуть нечистотами, но это ничего, пока на досках плескается вода и можно хоть немного ополоснуться. И хорошо, что ты способен двигаться бесшумно, как не сумеет ни один из них, не скрипя рассохшимися досками там, где посуше. Месяц, другой, третий – и крысы уже не вылазят из своих нор, потому что ты научил их бояться. И каждый комочек мокрой серой шерсти, бьющийся в руках, но уже не пищащий, потому что первым делом ты зажал ему ладонью челюсти – как праздник.
Ты сам не веришь, что всё закончилось, когда однажды ночью, услышав разговор над головой, бросаешься в воду, переполошив всех на корабле, не обращая внимания на человеческие крики и выстрелы, вспоминая мутный Ганг, в котором течение смешано с пеплом и прахом похороненных в священной реке. Земля.
Трущобы.
Коренному индийцу никогда не стать англичанином, но – надвинуть поглубже капюшон потёртого плаща, «одолженного» у первого подвернувшегося тебе на пути прохожего, которого ты выпил до капли, глотал вкусную кровь, пока тебе не стало плохо от перенасыщения, и долгими вечерами, похожими один на другой, тренироваться говорить на некрасивом, звонком языке, который ты худо-бедно выучил, без присущего тебе шипящего акцента. Ты не собираешься разводить с ними долгие беседы. Тебе нужно просто выжить.
Выжить.
Ты прожил триста с лишним лет и собираешься прожить ещё столько же.
А потом ещё.
Людей было много, слишком много. Узкие тёмные улицы едва вмещали жителей Лондона, и серое небо, морося мелкими слезами, смотрело на них сквозь узкие просветы между крышами домов, почти касающимися друг друга. Даже солнце отвернуло свой лик от Старого города. А ты, привыкший к жарким лучам, к иссушающему зною, теперь кутаешься в плотный плащ. Ты окрестил местную погоду сезоном вечных дождей.
Едкий воздух сушит твои лёгкие. Ты не вынес бы этого, будь ты человеком, но на своё счастье, ты ветале, и ты знаешь, откуда пошла эта древняя легенда о духах из свиты бога Шивы, вселяющихся в мёртвые тела, заставляя их быть послушными своей воле. Нет и не было никаких ветале, были вы, дети крови и ночи, притворяющиеся умершими в положенный срок, но, как деви, живущие вечно, не меняя обличье, не старясь.
Чёрный дым печей и фабрик клубами поднимается вверх, и смог висит в небе над Лондоном.
Чавкающее месиво грязи под ногами. Тебе не хочется смотреть вниз, не хочется думать о том, что зловонной жижей растекается по земле и кое-где – камню, но ты знаешь. Мусор, объедки, содержимое стоящих под хлипкими кроватями обшарпанных горшков. Брезгливый не выживет здесь. И потому – ускорить шаг, увязая ногами в отбросах, моментально улавливая тонким слухом, как за спиной раскрывается окно и громкий плеск возвещает о том, что на улице прибавится нечистот. А, значит, возвращаться ты будешь другим путём.
Крысы, роющиеся в отбросах. Чёрные мелкие крысы, не чета тем, спасшим тебе жизнь, откормленным жителям корабельного трюма.
Сколько лет ты живёшь здесь? Десять? Двадцать?
Тысяча шестьсот сорок пятый год. Год, когда ты ступил на эту землю.
Тысяча шестьсот шестьдесят пятый.
Чума. Чёрная смерть.
Шёл мелкий снег, в воздухе осыпающийся крупными каплями – согретый дыханием печей, он просто не долетал до земли, а если и долетал, то мгновенно становился серым, разбавляя собой грязное месиво под ногами. Снег – рождественское дыхание ангелов, на мгновение могло бы почудиться, что господь людской бог отпускает грехи Старому Лондону.
И яркий росчерк хвостатой звезды в небе – как язвительная насмешка сатаны.
Чёрная смерть пришла в апреле.
Сначала умирали сотнями.
Затем – тысячами.
К осени в живых оставался каждый десятый. Лондон был обречён. Закрывались магазины, народ не собирался на улицах, к отбросам прибавились кое-как сваленные человеческие тела. Трупы, по решению городских властей, выносили из дома под покровом темноты. Кто-то пьянствовал, кто-то денно и нощно молил господа о спасении, кто-то сдался, и не тебе было их винить.
Каждый стремился выжить сам, даже ценой жизней других.
Как ты.
Врач, не дававший клятвы Гиппократа и даже не знавший тогда о ней.
Крестьяне не выходили на поля, в страхе отсиживаясь в домах. Англию охватил голод, а мор продолжался, и не было силы, способной его остановить. Бродячих животных убивали тысячами, обвиняя их в распространении заразы. Ты усмехался, глубже надвигая капюшон. Чёрные крысы расплодились повсеместно, но проще было свалить вину на скот, чем охотиться за грызунами.
И вдруг в Лондон пришли серые крысы. Большие, жирные твари, так похожие на твоих попутчиков из трюма.
Началась война.
Война, свидетелем которой стал ты один.
Война, в которой чёрные проиграли.
И ты объединился с серыми.
В ночь на второе сентября в Старом Лондоне начался пожар. Огонь охватил Пудинг-лейн, прыгая по крышам домов, уносимый ветром. Редкая в этих краях засушливая погода стояла не один день, и это было лишь на руку языкам очищающего адского пламени, выжегшим треть города. За четыре дня весь центр канул в небытие. Невыносимый запах гари, дым, столбами поднимающийся в воздух…
Тогда ты не знал слова дезинфекция, но знал, что нити для зашивания ран вымачивают в крепком вине.
Так было.
А после казнили Юбера.
Откуда им было знать, что в пекарне Томаса Фарринера в ту ночь лакомился несбытым с рук печевом совсем иной гость, которому ничего не стоило, уходя, приоткрыть печную заслонку, разворошив уголья и будто бы случайно опрокинув на пол масляную лампу вкупе с парой листов некачественной бумаги, главным достоинством которой была способность гореть.
В поднявшейся суматохе ты пересёк Ла-Манш и ступил на берега Франции.
Через год, в январе, Королевский Совет Англии вынес окончательный вердикт. Дело о Великом пожаре было закрыто.
«Пожар был несчастным случаем, вызванным рукой божьей, сильным ветром и очень сухим временем года…»
Ты долго смеялся, рассматривая свою руку.
Почти нежно посмотрев на зверька, поспешно убегающего в туманную пелену дождя, Джитендра улыбнулся ей вслед. Через пару секунд насмешливый взгляд вернулся к племяннице, обретая прежнюю серьёзность.
- Однажды крыса спасла мне жизнь.
И Аша расхохотался про себя, вспомнив притчу про Муллу Насреддина.
«Ну, хорошо, рыба действительно спасла мне жизнь. Мне как-то пришлось голодать, а она поддерживала меня в течение трёх дней…»
Однако знакомить племянницу с фольклором Джитендра не собирался.

14. Ваш номер icq (qip).
Администрация знает.